У выхода из таможенной зоны ждет плотная блондинка с круглым лицом. – Катя?! – она приветливо улыбается. – Да, – отвечаю я, остановившись перед ней. Поверх головы блондинки, любопытствуя, на меня смотрит высокий старик. – Это мой муж – бывший летчик, – представляет она его с хохотком, – он нас довезет.
Конец ноября, на улицах слякоть. Мы целую вечность трясемся по плохо освещенным дорогам из аэропорта до города. Потом долго пробираемся по забитым машинами проспектам. Город чрезвычайно грязен, темен и уныл.
Виктория Ивановна с бывшим летчиком живут у „Каширской“, на первом из пятнадцати этажей панельного дома. Окна стабильными решетками защищены от взлома. Квартира, выложенная и завешенная коврами, похожа на берлогу. Воздух жаркий и спертый. Я распахиваю форточку и снимаю с кровати одно из бесчисленных шерстяных одеял.
Бывший летчик готовит поздний ужин, жареный картофель с квашеной капустой. – Домашней заготовки, – говорит Виктория Ивановна. – Большую часть овощей на зиму мы выращиваем сами. Теплое время года проводим в деревне на Украине, у нас там сад–огород. Летом к нам приедешь! – Виктория Ивановна вспоминает детство и юность сына, живущего с семьей в Мюнхене. Он обещал сдавать мне квартиру в Южном Измайлове за сто пятьдесят долларов в месяц. Квартиру я должна посмотреть с его тещей – у нее ключи.
# Теща в уменьшающих глаза очках, обрамленных полупрозрачной пластмассовой оправой розоватого оттенка, и в меховой шапке с ушами, туго завязанными под подбородком, везет меня на метро до „Первомайской”, оттуда на автобусе через лес и мимо недостроенного здания какого–то института.
Дом на улице Чечулина девятиэтажный. Квартира на последнем этаже, с видом на море таких же панельных жилых коробок, детский сад во дворе и школу напротив. Она состоит из одной комнаты, тесной кухни и крохотного санузла – раковина, ванна, унитаз. На который из–за нехватки места можно садиться только боком. Стены комнаты, которые нигде не стыкуются под прямым углом, обклеены обоями в цветочек. Паркетный пол имеет наклон в сторону двери. Потолок составлен из полосок, швы которых проходят параллельно окну. Примерно в центре потолка висит треугольная лампа в стиле шестидесятых годов – неравные стороны, желто–зеленый пятнистый узор. У окна кухонный стол, рядом с дверью – обеденный. К стене прислонен складной стул. На полу поролоновые маты и скомканный матрас. В углу металлический остов на колесиках, с двумя полочками – сервировочный стол. На балконе гниют разобранный шкаф и диван. На кухне еще один стол, с зеленой столешницей, два шатких стула, неумело обитых цветастой материей – на сидениях складки, лишние концы материи болтаются клочьями.
Квартира, которая, как сейчас выясняется, принадлежит отнюдь не Матиасу, а его теще – она живет в его квартире, находящейся ближе к центру, и сдает эту, потому что до нее неудобно добираться, – производит бесхозное и заброшенное впечатление, она покрыта пылью и пропитана запахом чеснока и лука. Теща объясняет, что до меня она сдавала челнокам. Они часто менялись, жили недолго и платили много. Мне она вынуждена сдавать квартиру по настоянию зятя, хотя ей это будет невыгодно – постоянный жилец платит мало и чреват тем, что она выпрет его с трудом. Еще одну сложность теща видит в телефоне. Она–де слышала о случаях, когда жильцы бесследно исчезали, оставляя оплату ужасающих счетов за разговоры с заграницей арендодателю. Естественно, она мне не доверяет, тем более, что я – иностранка. Я должна поклясться ей в том, что буду оплачивать счета регулярно и в срок.
Несмотря на свои опасения, Галина Владимировна после обсуждения этих деталей в честь установления деловых отношений откупоривает бутылку шампанского. Мы отмечаем наше знакомство за кухонным столом, заедая шампанское ломтями жирного шоколадного торта, принесенного Викторией Ивановной, тем временем примкнувшей к нам. Галина Владимировна призывает к изгнанию евреев из страны, Виктория Ивановна выступает в их защиту. Галина Владимировна отпускает едкое замечание о том, что друг Матиаса Кожокарь хотел снять квартиру, чтобы начать новую жизнь с женой, без ее матери. Не собирается ли он теперь (мы с ним договорились встретиться вечером) начать эту новую жизнь со мной?
# Кожокарь ведет меня в американское кафе в центре города. Музыка громкая, мы криком обмениваемся взглядами на политику, экономику, финансы и кошек. Беседа особо не ладится, все снова замирает. Часа через полтора бесплодного общения мы расстаемся. Со мной Кожокарь наверняка свою новую жизнь не начнет.
Московский дневник. 1994—1997. — М.: НЛО, 2012